В. Каверин

Снегурочка

Петя Круглов, молодой ученый, приехавший в Ленинград, чтобы получить вечный лед, без которого, как это недавно выяснилось, он не мог закончить свой аппарат, целый час в ожидании директора бродил по Институту Вьюг и Метелей. Он узнал много интересного. Вечный лед есть и никому не нужен, но выдать его нельзя, разве заимообразно. Впрочем, заимообразно тоже нельзя, потому что московский вечный лед на десять тысяч лет моложе ленинградского и менять никто не захочет. Просить нужно не меньше килограмма, иначе не оформит бухгалтерия. Директор института Малахов — душа-человек, но со странностями: летом зол и меланхоличен, зимой свеж и болтлив, любит холод и всегда удивляется, что сотрудники предпочитают отдыхать летом.

Институт был прекрасный, недавно построенный, с просторными коридорами, переходящими в маленькие залы, где можно было посидеть, покурить. Залы особенно понравились Пете, у которого это занятие — думать и курить всегда занимало в жизни немалое место. Из окон был виден пляж под Петропавловской крепостью, и, когда секретарша сказала «зайдите попозже», Петя решил искупаться. Это тоже было одно из любимых занятий.

После хлопот в институте, где все были заняты делом, ему показалось странным увидеть сразу так много голых людей, лежавших или бродивших по пляжу. Петя разделся, нырнул чуть ли не до середины Невы, а потом долго лежал на спине, наслаждаясь прохладой. Наконец он вылез на берег и сел, обхватив руками колени. Голенькая девочка лет четырех играла недалеко от него: сделала печку из песка и сажала в нее куличи. Он подсел к ней и тоже сделал большой красивый кулич.

- Как тебя зовут?

- Надя. А тебя?

- Петя. А где твоя мама?

По-видимому, маме было запрещено солнце, потому что она сидела под китайским зонтиком, с книжкой на коленях, в светло-желтом платье, лежавшем ровным кругом на песке, точно она сперва покружилась, а потом села, как это сделала бы девочка, впервые надевшая длинное платье.

Это и было первое впечатление: два светлых круга — зонтика и платья — и тонкие руки с книгой, опустившиеся на колени. Потом он увидел ее лицо, задумавшееся, с нежным овалом, приятное, но обыкновенное, как ему показалось.

- Это не мама.

- А кто же?

- Соседка. Она под зонтиком, но не потому, что больна. Просто она Снегурочка и боится растаять. Она бы давно растаяла, но меня не с кем оставить. Мама уехала на несколько дней.

Больше они не стали печь куличи, а построили дом с настоящей дверью из спичечного коробка, которая открывалась и закрывалась. В таком доме мог жить кто угодно, даже мышка-норушка, но они поселили туда двух человек, тоже из спичек, а третий, с длинным носом, устроился на крыше.

Снегурочка иногда отрывалась от книги и смотрела на них, и тогда Петя начинал говорить с Наденькой, волнуясь и слыша свой неестественный голос. Он бы давно подошел, но эти трусики! И, главное, эти ноги — голенастые, как у страуса, с некрасиво отогнутыми большими пальцами и длинными — он носил сорок шестой номер — ступнями! Наконец решился.

- Извините, мы не знакомы. Но Наденька сказала мне, что вы… Я прежде никогда не видел, только в театре. Она говорит… Не знаю, это очень странно… будто вы можете растаять…

- Да. А почему вам кажется это странным?

Она была беленькая, а ресницы черные, и каждый раз, когда она взмахивала ими, у Пети — ух! — куда-то с размаху ухало сердце.

- Но неужели ничего нельзя сделать?

- Едва ли. Вообще, если бы не Доброхотовы — это Наденькины родители, я бы давно растаяла. Они уехали, а Наденьку взять с собой почему-то было неудобно. Вот они и попросили. Но, знаете, как это было трудно!

- Кого же они попросили?

- Деда Мороза.

- Здравствуйте! — смеясь, сказал Петя. — Это еще что за личность?

- А это очень почтенная личность. Он сейчас директор Института Вьюг и Метелей. Или, кажется, заместитель директора по научной части.

- Как его фамилия?

- Малахов.

- Николай Остапыч?

- Да.

- Так это он разрешил?

- Да. Но только до августа.

- Как до августа? Значит, осталось только четыре дня?

- Разве? Ах да!

Она печально взглянула на него, и у Пети снова взлетело, а потом — ух! — с размаху ухнуло сердце.

Малахов, плотный, с седеющей бородой, с крепким бесформенным носом между розовых щек, встретил его, бесцеремонно подняв навстречу руку с растопыренными короткими пальцами. Это значило — пять минут, больше он, к сожалению, уделить не может.

- Да, очень интересно, желаю успеха, — выслушав Петю, сказал он. — Но этими делами у нас занимается Отдел Ледников. Вы там были?

Петя ответил, что был и что оттуда его направили в Отдел Ледников и Льдинок, а там сообщили, что без директора нельзя выдать ни грамма.

Малахов пожал плечами.

- Ладно, давайте ваше заявление сюда, — сказал он, быть может, почувствовав железную хватку в этом молодом человеке, уставившемся на него упрямыми детскими глазами. «Выдать», — написал он и вернул Пете заявление. — Честь имею.

Но Петя сделал вид, что не понимает этого старомодного выражения.

- Николай Остапыч, извините, у меня к вам еще одно дело. — Он рассказал о Снегурочке. — В сущности, речь идет только о продлении срока. Ну, скажем, до осени.

Малахов усмехнулся:

- Знаем мы эти продления: сперва до осени, потом до зимы, а зимой… Не могу.

- Николай Остапыч!

- Послушайте, хотите вы выслушать совет старого человека? Не связывайтесь! У нее нет ни паспорта, ни свидетельства о рождении. Она числится давно растаявшей, и то, что она сидит где-то на пляже под солнцем, — вообще бессмыслица, противоречащая всем законам природы. И потом вы кто, кандидат?

- Да.

- Вот видите, — сказал Малахов. — А она? Сейчас она Снегурочка и мила, а пройдет полгода, и она превратится в самую обыкновенную снежную бабу.

- Николай Остапыч! — Петя приготовился долго говорить.

- Не могу. — Малахов позвонил, вошла секретарша. — Проводите товарища. Не могу.

Еще утром, до института, он съездил на Васильевский, в Мастерскую Искусственных Снежных Обвалов, и там ему показали одну интересную штуку. Теперь, вернувшись в гостиницу, он принялся чертить ее на папиросной коробке. Что, если этой штукой в его аппарате можно заменить другую, более сложную штуку? В два часа ночи он скомкал чертежик: нельзя. И он вытянулся между простынями, убедившись с удовольствием, что кровать достаточно длинна и его ноги, следовательно, не будут торчать между прутьями, как это нередко случалось.

Всегда он засыпал очень быстро. Для этого нужно было только перестать думать и начать вспоминать. Но сейчас, когда он начал вспоминать, девушка под китайским зонтиком появилась перед ним, как будто только и дожидалась, когда Петя ляжет и закроет глаза. Она сидела, опустив книгу на колени, и солнце, от которого она заслонилась, все-таки золотило волосы, разделенные нежной полоской пробора.

Петя был холост, хотя и полагал, что жениться, по-видимому, необходимо. Но ему казалось, что жена изменит весь уклад его жизни. Уклада никакого не было, а была полупустая комната, а в ней горы разного происхождения и назначения: горы окурков, горы книг на полу, на окне, на диване, горы грязного белья, над которыми Петя скорбно задумывался раз в полгода. Уклад фактически заключался в том, что, придя с работы, Петя укладывался на диван, курил и думал. Но как раз это, быть может, и не понравилось бы жене, которая могла заговорить с ним или даже потащить куда-нибудь в гости. Думая о женитьбе, он всегда жалел себя, что вообще случалось с ним очень редко. Но на этот раз он пожалел не себя, а Снегурочку, которая, по-видимому, должна была все-таки растаять. Ему стало жарко от этой мысли; он взволновался и уснул, как всегда, когда начинал волноваться.

И вот тут случилось то, что все равно случилось бы, даже если бы он не уснул: по радио сообщили, что завтра над Ленинградом в таком-то часу пронесется шквал силой во столько-то баллов. О шквалах обычно не сообщают по радио, а тут не только сообщили, но даже посоветовали: птицам сидеть по гнездам, а ночным сторожам привязать к ногам что-нибудь тяжелое, потому что они, как известно, не могут уйти с поста даже в самую плохую погоду.

Выспавшись, он с утра поехал за вечным льдом и заодно в Мастерскую Снежных Обвалов поговорить о своем аппарате. Заведующий был занят на производственном совещании, но Петя не потерял времени даром. Чертежик был разглажен на колене, и сказалось, что он все-таки может пригодиться, но не Пете, а как раз заведующему, довольно мрачному парню, тоже строившему прибор, причем, кажется, без благословения начальства, фамилия его была Туманов. Он долго слушал Петю с недоверием и вдруг просиял, сказавшись очень симпатичным со своей слегка скошенной квадратной физиономией.

- Вот это да! — сказал он с восхищением и сразу же стал совать в чертежик какие-то кривули, которые должны были довести до конца Петину мысль. — Спасибо. Послушайте, а с чего это вы?

- Да просто так, — сказал Петя. — Я подумал, что вам пригодится.

- Пригодится! Да ведь вы же как дважды два доказали, что мы запутались в ерунде. Теперь все решено! И как просто! Главное, старик — вот кто будет в восторге!

- Какой старик?

- Малахов. Это его работа. То есть моя, но все равно как бы его. Он мой научный руководитель.

- Дед Мороз?

- Ну да. Что с вами? Вы побледнели.

- Это потому, что мне захотелось спать. Мне всегда хочется спать, когда я волнуюсь.

- Почему вы волнуетесь?

- Потому что…

И Петя рассказал о Снегурочке.

- Подпишет, — решительно скосив челюсть, заявил Туманов.

- Вы думаете?

- Уверен.
Он же не знает, что вы гений.

- Ну вот еще!

- Без шуток. Черт побери, какая красота! — сказал он, снова уткнувшись в чертежик. — Поехали.

- Куда?

- К Деду. Беру на себя! Подпишет!

Он не дал Пете зайти к Малахову и действительно через несколько минут вернулся от него с подписанным приказом. Вот он.

«Пункт 1. Приказываю с 26 сего июля 1965 года, — было напечатано большими красивыми буквами, чем-то напоминавшими снежные кристаллы, считать Снегурочку, сидящую под китайским зонтиком на пляже у Петропавловской крепости, самой обыкновенной гражданкой женского пола, без особых примет.

Пункт 2. Анкетные данные: имя, отчество, фамилия — Снежкова Лина Николаевна. Время и место рождения — неизвестно. Социальное положение служащая. Отношение к воинской повинности — не подлежит».

Подписи и М.П. — место печати.

- А почему Снежкова?

- Их всех выписывают Снежковыми. Ну как еще? Снегурочкина? Если вам не нравится, переделаем. Но ведь она все равно за вас выйдет замуж. Будет Круглова.

- А если не выйдет?

- Разве еще не согласовано?

Петя покраснел.

- Не совсем.

- Какая разница? Останется Снежковой.

- А почему служащая?

- Поправим, если хотите. Домхоз?

- Нет уж, пускай служащая. А почему Лина?

- Это я виноват, — немного смутившись, сказал Туманов. — У меня дочка Лина. А отчество — малаховское, как обычно, Николаевна. Они же, в сущности, все его дети. Другое нехорошо.

- А именно?

- Долго объяснять. Пошли к секретарю. Он слепой и, может быть, не заметит.

Но секретарь, даром что в снеговых очках, оказался не такой уж слепой, потому что, прочитав приказ, вернул его Туманову, свирепо сказав:

- Не выйдет!

- Почему? Ведь Николай Остапыч подписал?

- Да. Очевидно, забыл, что снежные деревья давно отцвели.

- Вы имеете в виду Снежную Красавицу? Симфориканус рацемозус?

- Да.

- Ничего не понимаю, объясните, — попросил Петя.

- Да что там, формалисты проклятые! — отведя его в сторону, проворчал Туманов. — Вы понимаете, к таким приказам вместо печати прикладывается веточка снежного дерева, а сейчас конец июля, и оно отцвело. Послушайте, а может быть, его можно нарисовать? — повернувшись к секретарю, сказал он. У меня один парень рисует в Мастерской, что твой Репин. Как живое будет! Сам дьявол не отличит!

- Дьявол — может быть, а вот милиция отличит. Вы же на основании этого приказа будете паспорт хлопотать?

- Будем.

- Ну вот. — Секретарь снял очки, зажмурился от света и поманил Туманова пальцем. Без очков он не казался свирепым. — Попробуйте наведаться к Башлыкову, — тихо сказал он. — Он всю жизнь возится со Снежными Красавицами. Может быть, он вам поможет.

- Какой Башлыков?

- Из Отдела Узоров на Зеркальном Стекле.

- Он же на пенсии!

- Вот об этом с ним как раз говорить не следует. А то вы можете получить не снежное, а фиговое дерево! — смеясь, сказал секретарь.

- Понятно, — сказал Туманов. — Спасибо. Пошли.

Можно было ожидать, что в саду Башлыкова из Отдела Узоров снежные деревья стоят рядами, поднимая свои крупные белые чашечки среди вырезанных зубчатых листьев. Петя не удивился бы, увидев в этом саду снежных коз, гуляющих по дорожкам, усыпанным снежной крупой. Ничуть не бывало! В самом обыкновенном палисаднике их встретил старичок с сиреневой сливой-носом. Уже по этому носу видно было, что с ним лучше не говорить о пенсии. Он усадил их, разлил холодное пиво, достал телятину и стал рассказывать, как он превосходно живет. Времени сколько угодно, и он даже стал учиться на виолончели, потому что это инструмент, на котором можно, почти не умея играть, тем не менее играть очень прилично. Языки его тоже интересуют, особенно японский, который, говорят, по упрощенному методу можно изучить в две недели.

Незаметно было, что он хотя бы в малой степени интересуется, зачем к нему зашли молодые люди, и Петя, ненавидевший неопределенные разговоры, послал Туманову тоскливо-вопросительный взгляд. Наконец добрались до дела. Башлыков выслушал, но как бы невнимательно, с оттенком иронии, заметно усилившейся, когда Туманов упомянул, между прочим, что без него, Башлыкова, совершенно запутались среди снежных узоров на зеркальном стекле.

- Н-да. Для снежного дерева, конечно, поздновато, — сказал он. — Но, как говорится, будем посмотреть. — Он поднял вверх сухонький палец и повторил хвастливо: — Да-с, будем посмотреть.

И, выйдя в соседнюю комнату, он вернулся через несколько минут с веточкой снежного дерева. Это был самый обыкновенный симфориканус рацемозус, но ведь когда смотришь на снежное дерево, всегда кажется, что оно может расти только в сказках. Академик Глазенап, например, давно доказал, что оно как две капли воды похоже на невесту в подвенечном уборе. Но еще больше оно похоже на невесту, которая наклонилась, чтобы подколоть свой подвенечный убор, и выпрямилась, блестя глазами и раскрасневшись. Раскрывающиеся трубочки цветка осторожно откидываются назад, а розовые пестики покрыты одним из самых изящных узоров, вышитых Дедом Морозом в незапамятные времена.

- Вот-с! — сказал Башлыков с гордостью. — Какова?

Петя сказал, что красивее этой веточки он ничего в жизни не видел.

- Да-с. И притом единственная. Вам повезло! И не только единственная. Последняя в Советском Союзе. — Июль!

Это было впервые в жизни — перебежать улицу с сильно бьющимся сердцем и, ринувшись наискосок через пляж, радостно вздохнуть, увидев вдалеке крутящийся китайский зонтик. Осторожно держа перед собой приказ с приколотой к нему веточкой, широко улыбаясь, Петя подошел к Снегурочке и…

И вот тут случилось то, о чем накануне сообщили по радио и что все равно случилось бы, даже если бы по радио ничего не сообщили: налетел шквал.

В пригородах он сорвал восемнадцать крыш, хотя на четырнадцати из них были предусмотрительно навалены кирпичи, старые железные кровати и прочая рухлядь. В Торфяном он забросил на колокольню двух козочек, которые очень удивились, увидев свой поселок с высоты: им казалось, что они живут в одном из самых красивых мест на земном шаре. Он сорвал вывеску с пивного зала на улице Гоголя и перенес ее на сберкассу, так что всем идущим в пивной зал захотелось положить свои сбережения на книжку, а всем идущим в сберкассу, захотелось выпить.

Но, конечно, самое недопустимое заключалось в том, что он вырвал из Петиных рук приказ, а из рук Снегурочки — китайский зонтик. Приказ он отправил в небо над шпилем Петропавловской крепости, а зонтик — тоже в небо, но над шпилем Адмиралтейства. Трудно сказать, что было страшнее для Снегурочки, а стало быть, и для Пети. Правда, веточка была теперь приколота к приказу, но ведь он еще не был вручен! Без зонтика она еще могла растаять!

Очевидно, не было другого выхода, как взлететь, и Петя взлетел — вот когда пригодились ему длинные ноги! Это был так называемый тройной прыжок. Но такому тройному прыжку позавидовал бы сам Арнольд Кузьмин, который недавно в матче СССР — Америка побил мировой рекорд в этом виде легкой атлетики.

Прыжок был: пляж, крыша Эрмитажа, шпиль Адмиралтейства. Здесь был пойман за ручку зонтик. На обратном пути, действуя им, как управляемым парашютом, Петя подхватил приказ, чуть не угодивший в миску с окрошкой, которую ел какой-то голландец в ресторане на крыше «Европейской».

Взволнованный, поправляя сбившийся на сторону галстук, Петя вернулся к Снегурочке. Она прочла приказ и заплакала, конечно, от радости. Как известно, у людей слезы соленые, а у снегурочек — пресные, вкуса талой весенней воды. Но она плакала, и слезы становились все солоней. Петя обнял ее — очевидно, прыжок придал ему смелости — и на своих губах почувствовал вкус этих слез. Он был талантлив, умен, его считали надеждой науки. Но даже если бы он не был надеждой науки, все равно он догадался бы, что, если слезы становятся соленые, значит. Снегурочка постепенно превращается в самую обыкновенную гражданку женского пола, без особых примет.

На следующий день они отправились в Парголово, где у родителей невесты был свой маленький домик. Дети выросли, разъехались, и нет ничего удивительного в том, что старику пришла в голову счастливая мысль вылепить дочку из снега. Нехорошо было бы уехать в Москву, не простившись с ними! Но в Парголово необходимо был съездить и по другой причине. Без свидетельства о рождении трудно получить паспорт, а без паспорта невозможно прописаться, тем более в Москве. У Снегурочки не было этого свидетельства. Между тем в Парголове нашлись люди, которые могли удостоверить, что в таком-то году, такого-то числа, в таком-то дворе она была действительно вылеплена и действительно из снега. Это были мальчишки, игравшие в тот день в снежки на дворе.

…Нужно было еще поездить по магазинам лабораторного оборудования, а в институте отметить командировку.

Наденькину маму нужно было встретить, а она вернулась из Парижа и только о дамских платьях рассказывала сорок минут. К Туманову просто необходимо было заглянуть хоть на десять минут, поблагодарить и проститься. Башлыкову нужно было оставить что-нибудь на память, а ведь это очень трудно — купить подарок пожилому мужчине, изучающему японский язык и прилично играющему на виолончели.

Словом, Петя был еле жив, когда в половине первого ночи он полез на верхнюю полку в «Стреле», стараясь не задеть длинными ногами соседей. На нижней, положив ладонь под щеку, спала Снегурочка, опустив нежные темные овалы ресниц.

В вагоне было жарко, и, свесив голову с полки, Петя время от времени посматривал на нее с беспокойством.

Приказ приказом, а остерегаться все-таки не мешает. Не растаяла бы! Он не выдержал, слез и осторожно погладил ее тонкие руки. Но руки были теплые и даже — или Пете показалось?.. — слабо пожали его широкие, здоровенные лапы.

«Может, все-таки на Север податься? — подумал он, вернувшись и натягивая на себя одеяло. — Отказался, дурак, когда меня в Новосибирск приглашали! Ну и что ж, а теперь соглашусь… Холодильник купим, — думал он, засыпая. — В город Снежное будем ездить, Снежнянского района. Летом на снежные вершины полезем. У меня второй разряд по туризму есть? Есть. Снегирей купим. Хотя снегири тут, кажется, ни при чем. Все равно ей будет приятно».

Колеса стучали успокоительно, весело и тоже все про снегирей, снегопады, город Снежное, снежных коз, живущих на снежных вершинах…